Каждый, кто смотрел художественный фильм «Обреченный на одиночество» (в другом варианте — «Поединок»; в оригинале «Кэнка каратэ Кёкусинкэн» — «Прикладное каратэ Кулак абсолютной истины»), посвященный биографии Оямы Масутацу, прекрасно помнит первый эпизод, в котором будущий основатель Кёкусинкай становится победителем первого послевоенного чемпионата Японии по каратэ 1947 года.
Спустившись с гор, Ояма является в зал Маруяма кокайдо, что находится в старой столице Японии Киото, шокируя публику своим разодранным в лохмотья доги. Разбивает невероятную стопку черепиц (до пояса высотой: «Вот так примерно...»), потом с легкостью расправляется со всеми соперниками, а в финале одолевает местного фаворита по фамилии Намбу. Вспомнили? Упоминание о победе Оямы на этом «чемпионате Японии 1947 года» — непременная строка в любой биографии мастера. Но именно строка — потому что никаких подробностей об этом знаменательном событии обычно не сообщается. Как-то так получилось, что этот «всеяпонский турнир» никак не отложился в документах того времени: ни рекламных объявлений, ни программок, ни отчетов в прессе, ни дипломов призеров — вообще ничего. И сегодня мы не знаем ни имен его устроителей, судей и участников, ни правил, ни подробностей побед основателя Кёкусина. Сведения об этом киотосском чемпионате Японии настолько лапидарны, что впору усомниться: а был ли он вообще? И многие именно так и поступают — усомняются. Причем не без оснований.
Критики «чемпионства Оямы» с легкостью припоминают, что в 1947 году в Японии еще действовал запрет на занятия будо, введенный американской оккупационной администрацией, и в открытую подобный турнир провести было невозможно. Вспоминают и то, что, по данным крупнейшей в Стране восходящего солнца Всеяпонской федерации каратэдо, объединяющей наиболее популярные бесконтактные стили (Сётокан, Вадо-рю, Сито-рю, Годзю-рю и другие), чемпионаты Японии отсчитывают свою историю с 1957 года. Обращают также внимание на тот факт, что о чемпионате Японии 1947 года упоминают только рекламные издания Кёкусинкай или публикации в прессе, списанные с этих самых изданий или же под диктовку мастеров этой школы (в том числе в виде интервью).
К сожалению, достойный ответ подобным сомнениям и критике в кёкусиновской литературе найти непросто — никаких подробностей, документов или хотя бы заявлений от первого лица — участника или свидетеля чемпионата. Можете себе представить мою радость, когда я обнаружил-таки в книге авторитетного биографа основателя Кёкусина (недаром авторский текст предваряет предисловие Грэйс-Тиэки Оямы, дочери мастера) Мотои Саэсато «Ояма Масутацу-но синдзицу» («Правда об Ояме Масутацу») повествование от лица самого Оямы и даже одно свидетельство очевидца. Впрочем... Такие тексты нельзя пересказывать, их непременно нужно давать только в переводе... Читайте!
А. Горбылёв
* * *
«Кстати, а не было ли для Оямы Масутацу затворничество на горе Киёсуми всего лишь уходом от погони — способом ускользнуть от внимания властей? Нет, не было. Прежде чем он, спустившись с горы Минобэ, принял решение отправиться через гору Ситимэн на гору Сандо, Ояма сделал стратегически важный ход, который оказал большое влияние на его дальнейшую каратистскую жизнь. Речь идет о победе на первом послевоенном чемпионате Японии по каратэдо, который прошел в Киото в зале Маруяма кокайдо под эгидой общества Энсинкай. В это время — в сентябре 1947 года — Ояме Масутацу было полных 24 года. На этот турнир он отправился не потому, что хотел во что бы то ни стало выступить на нем. Ояма отправился в Киото по приглашению некоего наставника, желая испытать, посмотреть, чего он достиг благодаря своим занятиям.
— Это было осенью 1947 года. В тот год на Японию обрушилось большое наводнение. Из-за наводнения, вызванного мощным тайфуном, серьезно пострадал и регион Канто. Вода посносила все мосты на реках. В результате по дороге в Тибу мне пришлось переправиться вплавь через речку Эдогава, в том месте где раньше был мост, помню, я разделся догола и уложил вещи на голову. Дело в том, что я тогда узнал от одного из моих старших товарищей по занятиям каратэ, что в Киото намечается турнир по каратэ, и направлялся в Киото. Вообще-то, я поехал туда не потому, что хотел поехать, просто, когда я как-то поехал в Токио по какому-то важному делу, один из моих старших товарищей по занятия в обществе Бутокукай сказал мне: «В Киото будет турнир по каратэ, ты не хотел бы поучаствовать?»
— А вы не опасались, что, если выйдете на турнир, вас может схватить полиция?
— Ну, особенно не опасался. Просто в то время я уже думал, что даже если меня арестуют, то ничего особенно страшного не случится. В конце концов, я никого не убил. К тому же я тогда уже пришел к мысли, что большой разницы между страданиями в горах и страданиями в камере заключения нет. Да и если бы меня пришли арестовывать, я рассчитывал, что смогу отсрочить арест. Дело в том, что такие были тогда власти в Японии, полиция. Я имею в виду, что власти оказывали содействие оккупационным войскам, но делали это без всякого желания действительно помочь. Поэтому бывало и такое, что ко мне заходил полицейский и сообщал: «В такой-то день эмпи (военная полиция в армии США — А.Г.), возможно, придут за тобой, так что ты уж в этот день спрячься куда-нибудь». Так что я сел на поезд и поехал в Киото. На турнир я буквально ворвался. В то время я носил длинные волосы — до плеч. К тому же не брил бороду и усы, так что лицо у меня было совершенно заросшим — только глаза торчали. В общем, никто ко мне даже подходить не хотел. Я ведь как жил в ту пору? В баню не ходил — умою лицо под водопадом, утрусь — вот и все умывание, ел живьем рыбу, пойманную в реке, жевал чеснок... В общем, когда я сошел с поезда в Киото, никто из попутчиков ко мне даже не подошел. Все от меня шарахались, у меня была перхоть, грязный я был... Когда я пришел в зал, где проходил турнир, меня не хотели допускать из-за того, что я был грязный. Но все-таки я добился разрешения участвовать, потому что среди судей нашелся мой знакомый. Кажется, его фамилия была Томодэ, это был мой сэмпай по занятиям в школе Годзю-рю, выходец с Окинавы. В то время в регионе Кансай он был известным мастером, все руки у него были в мозолях. На пяти пальцах у него было десять мозолей. На каждой руке — по десять мозолей, значит, на двух руках — двадцать мозолей. Он был коренастый, жирненький, с маленькими глазками. Вдвое старше меня, но, как рассказывали, очень сильный. Так вот он был судьей. Говорят, он питался одними змеями. Такой вот странный человек был: говорил, что нужно есть мышей и змей. Похоже, он считал, что самый сильный тот, у кого по десять мозолей на руке.
Во время турнира я действовал очень быстро, напористо, мощно и произвел большое впечатление. Я использовал левостороннюю стойку с выставленным вперед правым кулаком, прижав левую руку к правой кисти. Сегодня среди моих учеников нет ни одного, кто бы мог использовать такую технику. Когда я показал эту технику, все были восхищены. К тому же у меня в то время здорово получались удары ногами в прыжках, «треугольный прыжок» санкаку-тоби. Причем я прыгал не с разбега, а с места — поймаю нужный ритм, и — бам! — удар в прыжке. Я мог наносить удары в прыжках на высоте самых высоких мячиков, которые подвешены к потолку в зале генеральной штаб-квартиры Кёкусинкай, это уровень где-то двух метров. Причем я выполнял усиро кайтэн-гэри (удар в прыжке с кувырком с падением на спину — А. Г.). Так что бойцы из других школ не представляли для меня никакой проблемы. Тем более что, как и в годы войны, соревнования проходили по правилам сундомэ — без ударов в контакт.
Во время испытания тамэсивари я расколол штук двадцать пять черепиц (в некоторых источниках указано «восемнадцать» — прим. Мотои), причем все разбил. В кино я, кажется, разбиваю черепицу ударом сюто, но на самом деле я бил черепицу ударом сэйкэн.
Я тогда не назвал свою школу. Представился просто: «Ояма, занимаюсь каратэ». Похоже, зрители были просто очарованы моими движениями, ведь у меня здорово получалось даже сальто назад. А в кумитэ, если противник наносил мне удар кулаком, то я просто схватывал его руку и буквально раздавливал ее в захвате. В результате я вышел победителем, но совершенно не радовался своей победе. По правде, я, одержав победу, вроде должен был бы радоваться, но почему-то мне не было весело. Просто меня одолевали две мысли.
Во-первых, мысль о том, что это турнир по бесконтактному каратэ. А, во-вторых, о том, что уровень участников слишком низкий. Я думал, что я был просто лишен возможности продемонстрировать свою подлинную силу. В результате, я ощущал скорее разочарование. Я думал: и это чемпионат Японии?! И это каратэ?! Честно говоря, мне, который был в самом расцвете — мне было тогда 23 или 24 года, — надо было бы радоваться, но я не мог. Чувствовал себя опустошенным. Пустота... Я был разочарован и думал: «Неужели так всегда будет?..»
После турнира я тут же удалился в горы, чтобы посвятить себя тренировкам. Я хотел стать сильнее и потому ушел на гору Киёсуми. Следующей моей целью был поединок с быком. Я решил драться с быком, потому что победить человека мне не составляло труда.
* * *
Кое-кто говорил, что видел живописную картину турнира в зале Маруяма кокайдо «собственными глазами». Это был главный инспектор Кёкусинкай в регионе Кансай, ныне покойный Ивамура Хиробуми. Когда проходил этот турнир, Ивамура усиленно тренировался в дзюдо. Случайно узнав, что в Киото будет проходить турнир по каратэ, Ивамура решил сходить посмотреть, и ему посчастливилось увидеть там каратэ в исполнении Оямы Масутацу. Далее я перелагаю то, что рассказывал господин Ивамура при его жизни. «Когда Ояма-сэнсэй вдруг появился в зале, все были очень удивлены. Что касается поединков, то я в то время совсем не разбирался в каратэ, но могу сказать, что большинство его противников проигрывали ему моментально. До настоящего боя и не доходило. На счет раз Ояма-сэнсэй принимал изготовку, на два — блокировал удар противника, на три — проводил контратаку. Вот так и прошли почти все его поединки. Что касается телосложения, то сэнсэй был по тем временам рослым парнем, но и другие участники тоже были сравнительно крупные ребята. Так что побеждал не из-за своего превосходства в росте. Даже ничего не смыслящему в каратэ человеку были ясно видны его превосходство в силе и в технике. И еще одна вещь меня поразила. По окончании соревнований я, в чрезвычайном волнении, смог пожать сэнсэю руку. Я думал, что у настоящего мастера каратэ рука должна быть твердая, как железо, но рука у сэнсэя оказалась мягкой, словно парча». Ивамура, на которого выступление сэнсэя Ояма произвело такое большое впечатление, после этого стал последователем Оямы Масутацу, бросил дзюдо и вступил на путь каратэ, и впоследствии ему было доверено руководство штаб-квартирой Кёкусин кайкан в регионе Кансай.
Впрочем, в зале, где проходил тот турнир, присутствовали не только «болельщики» Оямы, вроде Ивамуры. Те знаменитости из мира каратэ, что сидели в ряд в судейской коллегии, осыпали каратэ Оямы критическими замечаниями: «Да это не каратэ! Это же низменная драка (в оригинале „дзякэн“ — „кулак зла (порока)“ — А. Г.)! Извращенное каратэ! Мордобой!»«
(Перевод А. Горбылёва по изданию: Мотои Саэсато. Ояма Масутацу-но синдзицу (Правда об Ояме Масутацу). Токио, «Китэнся», 1997, с.